Чаепитие с мастером. День рождения Александра Петровича Котова

Мы встречались не раз на выставках картин в саратовских выставочных залах. Скромный, спокойный, Александр Петрович Котов охотно отвечал на робкие мои вопросы. Он участник всевозможных выставок самого высокого уровня. Как член правления СРО «Союз художников России», Котов представляет на суд зрителя плоды исканий коллег,

а разговаривает по-простому, не важничает.

В небольшой мастерской Александра Петровича на чердаке роскошной сталинки уютно. Зашла к нему после работы. Он неспешно доставал картины, расставлял вдоль стен, рассказывая о людях и сюжетах. Оказывается, художник может быть дальтоником! Для исправления такого недостатка он по молодости ходил на этюды в Горпарк с альбомом репродукций Александра Герасимова. Писал и сравнивал, что получается. «У меня глаз, что ли, такой: зелёный цвет вижу не так, как другие. Зелёный сложный для художников». В художественном училище шёл на красный диплом, если бы не тройка по русскому языку. Котов говорит об этом с улыбкой. Давно дело было, а чувствуется грустинка. Откуда было грамотности взяться? - крестьянское хозяйство время отнимало, не до чтений.

«В.А. Белонович отличал меня, а не показывал почему-то своих работ. А потом показал, и я ахнул: у него тоже всё в серебре!»…

Известный мне по рассказам художников, В.С. Успенский зарубил ему композицию, поставил 4. «Вопрошал сердито: где ты нашёл серебристый ковыл? – А он же в июне в наших краях повсюду стелется!».

Чувствовал Котов оттенки цвета. Бывало, Виктор Чудин говорил: «Он в сером как рыба в воде!».

Писал Александр Петрович знакомые виды. «Потом Мызников шутил: «Эх ты, коровий живописец!» - доярок писал на диплом».

Был в училище на хорошем счету. «Директор, М.И. Просянкин, дал письмо в академию, - поступай. учись дальше! А куда мне, жена в деревне. Не поехал. Он обиделся, два месяца не разговаривал. Потом предложил в преподаватели пойти». Согласился, заменял кого-то недолго, да не смог остаться: «писать надо!» И зарплату за работу не взял, оставил в фонд училища, «в благодарность, что меня выучили».

Отслужил в армии в Польше, перевели в Калининград. Звали в Ленинград, поступать в училище при Академии. Не получилось: «А мамка как, дом? Три года не был, скучал».

Показывает свои этюды и поясняет: «главное в этюдах – поиск движения, основных масс цвета. Поиск состояния. А потом уже добавляю детали. Иногда и не думаешь, а получится. Вот видишь, фактура картины, а сверху, слегка касаясь холста, пройти чуть дыша… Вот и подъём». Прекрасная большая картина напоминает мне детство: богатая яблоня, женщина в саду и ребёнок на дереве...

Спрашиваю его мнение о том, что такое саратовская школа. «Да какая! В 20-е годы кто только ни писали, и Кравченко, и Егоров… Мы много беседовали с Валентиной Александровной Челинцевой. Начинали с египетского искусства и заканчивали этими днями. Она говорила и поясняла сказанное рисунками: Египет – цезура – ритмы… Сохранялось дома много таких её листочков, а жена Вера потом убиралась и выбросила ненароком. Немного осталось. Челинцева говорила, что вершина творчества Борисова-Мусатова – «Изумрудное ожерелье»: вот смотри, ветка, листочки, а всё чувствуется. При минимальном материале всё есть». Она писала с неё копии… Валентина Александровна тогда не говорила о саратовской школе, а наоборот, о разных. О японской живописи. Челинцева не замыкалась на одном направлении, широко мыслила. Говорила мне: «Вот видишь, у тебя дивизионизм». Чем она мне и дорога. Могла рассказать и показать, нарисовать».

Ещё одна картина. Любуюсь волжским берегом. Это Чардым, лагерь СГУ, где мы не раз бывали. Письмо лёгкое. Котов вспоминает, как писал эту картину. И возвращается к теме беседы: «Мне нравились работы Гущина Н.М. , топлёное молоко прям льётся. Иван Никитич Щеглов учил Руслана Львовича (Лавриненко), и тот мне говорил: «Ты у него не учился, а щегловского в цвете полно!».

Александр Петрович рассказывает, как много писал на природе. «На выставкомах отличалась моя живопись. Сама природа такая, что в конце июня появлялась пепельность. Едешь к Чардыму – повсюду полынок».

Котов вспоминает о визите художника Глеба Савинова, чьи детские и юношеские годы прошли в Саратове. (Его отец, А.И. Савинов, был профессором Академии художеств. Глеб Александрович впитывал разговоры отца с художниками К. С. Петровым-Водкиным, А. Т. Матвеевым, П. С. Уткиным, П. В. Кузнецовым, часто собиравшимися в саратовском доме Савиновых. - Е.И.). «Савинов жил в Усть-Курдюме, на Волге. Когда он писать начал, из травы что-то пытался сделать, а живопись наша пошла, саратовская. Она серебристая. А вроде всё правильно делал…»

Снова любуюсь пейзажем — прозрачным, вечерним. Котов продолжает: «Всюду природа разная. В Карелии вода оранжевая, ели другие. В Москве — буйство зелени. А у нас ковыл зацвёл – серебро, ковыл потух – и всё… Борисов-Мусатов писал «Изумрудное ожерелье» в Хвалынске, а оканчивал в Тарусе. Дубы свисают сверху, а впечатление, что ты где-то в дубовом лесу. Листва и даёт ожерелье. И как украшения девчонками этому бриллианту. А этот столб у него, и висят голубенькие цветочки («Венки васильков», 1905 – Е.И.) Это ж чудо какое».

Котов меняет свои картины, оставляя одну на мольберте, поясняя, что к чему. И ведёт дальше нить повествования об искусстве: «Есть художники для народа, например, Иван Шишкин. Он всем понятен. А Павел Кузнецов – это впечатление, радуга. Возьми Михаила Врубеля – это другое. Александр Дейнека? Вот, помню, 1960-70-е годы, все рисуют печные заслонки, и вдруг несут картину Дейнеки. А он весь светлый! И Пластов... В Третьяковке отойти от него не мог. Эта «Весна», в ведре вода холодная колышется! А у девочки пальчики такие... Я видел этюд, женщина – с животом, а в картине этого нет. Потому что там так просится, так надо. Красота какая, Господи! А «Сенокос», трава прям вот такая стоит, листочки шумят берёзы. Большой мастер чувствует, где должна быть нагрузка, где ослабить холст, а он дышит. Пластов – это сила. Ой, какие сильные работы!».

«Есть у нас музей В.О.Фомичёва. Очень жаль, что нет музея И.М. Новосельцева. Всё порастащили. Он был настоящим мастером. Как писал Волгу!

...Мы, саратовские художники, выделяемся из других. Но сказать как-то, что есть саратовская школа – не знаю... спорный это вопрос».

Мне подумалось, что любому мастеру трудно оценить современное искусство. Всё-таки теория искусства небыстро рождается. Время должно пройти и расставить всё по своим местам. И задаю вопрос о Романе Михайловиче Симонове, - он вёл рисунок в ДХШ, где мы с братом учились в 1975 году, на Театральной площади. «Да, он вёл в училище декоративное отделение, жена Валентина преподавала историю искусств. Это очень интеллигентные люди. Владимир Антонович Белонович какой художник! Жаль, не написал большую картину, но какие у него были работы! Рыбаков тоже интересный был. Ткаченко показывал этюды: сентябрь, земля, группа подсолнухов, но как они написаны! Шляпки очень глубокие, как красиво взяты по цвету... А Дряхлов написал степь, мой родной ковыл, и большой холст. Как он его написал! (картина Ю.А. Дряхлова «Вечер. Малая Фёдоровка» хранится в музее Радищева. Вид Волги у Хвалынска. – Е.И.)».

Отдыхаем, пьём чай с пирогом. Потом Александр Петрович показывает свои краски и кисти. делится предпочтениями. Рассказывает, как ходит на этюды. «Писал консерваторию. Угольком чуть-чуть пометил, где здание касается неба, приблизил цветом небо. Подошёл художник, видимо, - его картины на заборе Липок висели: «О, человек учится ещё! Чо там, пятна»... Сначала смеялся. А я набираю это «тесто», а потом раз-раз, чух-чух, и пошёл рисунок. Мужчина подхватил свои работы и убежал.

Иногда приходил Руслан Лавриненко. Тщательно прорисовывал сначала карандашом. на палитре у него красок много. Вышивал цветом. А мне надо весь холст зарядить. Если упереться во что-то одно, ты пропал. А потом уже остальное всё подтягиваю. Так и Вам основные массы не дадут уйти никуда. они держат, уже не наврёшь. Хороший художник Боря Паролин отзывался так о моей картине «Верхняя Чернавка»: «Или это дурь беспросветная, или гениально». Т.В. Гродскова просила: «Саша, если надумаешь её продавать. принеси к нам, в музей Радищева». Много мне помогала. В Канаду работы купили, в Испанию много, в Италии есть. В Америку уехала картина, под яблоней фигура, так жалко теперь, что уехала туда. В Москву много хороших работ ушло...».

Котов показывает небольшую картину с обнажённой фигурой купальщицы, рассказывает: «У меня была ещё обнажёнка. Писали, будто не вызывает похоти — такая аккуратная. Люблю художника Андерса Цорна. Похож на нашего Валентина Серова. И я попробовал написать, как у Цорна. Валера Пустошкин посоветовал-приказал: чтоб никто её не видел! На заказ писал, отдал».

Вечер подступал. А я чувствую, как легко становится голове. Появляется бодрость духа и рождается вдохновение. Это праздник общения. Живопись Котова разная, картины не похожи одна на другую, но все они добрые. Наполнены тихой радостью жизни человека гармоничного, трудолюбивого, талантливого. Одну работу я выбрала для себя. Александр Петрович одобрил и помог упаковать. А я пообещала вернуться за наукой. Приятно возвращаться к хорошему человеку! К мастеру своего дела.

17 июня, в день рождения известного саратовского художника, желаю А.П. Котову крепкого здоровья и творческого долголетия!

Елена Игошина. 14 фото автора