Критика книги Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества»

Ранее был знаком лищь с тезисами книги Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества». Русский перевод вышел в 2001 году (первая публикация 1983 год), потребности изучить не возникало, так как воспринимал книгу как очередной пересказ конструктивистского подхода к природе наций (и сейчас моё восприятие не изменилось). А недавно прочитал потому, что во многих научных и публицистических текстах встречаю ссылки на эту книгу, стала модной. Что же там интересного? Книга мне понравилась. Нет ярой ненависти к национализму как якобы дремучему пережитку, чем славятся неолибералы. Читается легко. Короткие предложения без излишеств учёной терминологии. Повествование непринуждённо ведёт из одного века в другой,

оставаясь в пределах, в основном, XVI-XX веков, смело перебрасывает из Америки в Европу, Индонезию и Сиам, из литературоведения — в книгопечатание, в историю революций. Мысли хорошо усваиваются благодаря использованию автором афористического стиля. Остроумные сопоставления, отважные гипотезы — всё интересно, Однако, иногда достоинства книги осквернены родственными им недостатками. Приведу два примера.

Первый.

Б. Андерсон рассуждает о том, что: «Добуржуазные правящие классы добивались сплочённости... вне печатного языка», а «...бесписьменную буржуазию вряд ли возможно даже представить», приводит разнообразные аргументы и приходит к некоторому выводу относительно Европы XIX столетия. А завершает содержательный абзац хлёсткой фразой: «Если сформулировать это иначе, спать можно с кем угодно, но читать можно только слова какого-то народа». Могу поаплодировать, но напомню известное правило: афористичность иногда достигается за счёт точности. В данном случае утверждение Б. Андерсона легко опровергнуть: на латыни в XIX столетии по-прежнему читали, а никакому народу она уже не принадлежала, став достоянием образованных классов всей Европы. Эсперанто и подобные искусственные языки тоже сложно соотнести с определённым народом. Слова китайской письменности в принципе принадлежали всем тамошним народам: и ханьским, и прочим.

Второй пример.

Б. Андерсон утверждает, что рождение административных родных языков не опиралось ни на идеологические, ни на протонациональные импульсы, и обоснует четырьмя фактами:

1.В «Англии» до норманнского завоевания литературным и административным языком королевского двора был англосаксонский, затем 150 лет королевские документы составлялись на латыни, затем на норманнском французском, затем родился староанглийский язык и после 1362 года занял, в свою очередь, место юридического языка.

2.На берегах Сены шло аналогичное движение, и французский язык стал официальным языком судов лишь в 1539 году.

3.В других династических государствах латынь сохранилась гораздо дольше: при Габсбургах ею пользовались ещё в XIX веке.

4.В третьих возобладали «иностранные» языки: в XVIII веке языками Дома Романовых были французский и немецкий.

Последнее утверждение — очевидная ошибка. Напомню, что в умозаключении Б. Андерсона речь именно об административном языке, то есть, языке государственного делопроизводства. Несмотря на известную франкофилию высшей русской аристократии начиная с воцарения Елизаветы Петровны в 1741 году и до воцарения Николая Павловича в 1825 году, никогда французский язык не был в Российской империи административным. Язык общения, частной переписки, но не делопроизводства. Тем более — немецкий, весь императорский период страны оставался личным, семейным языком переселенцев из германских владений, а также немцев-уроженцев прибалтийской России.

Ошибка эта велика. Она не просто опровергает тезис Б. Андерсона о том, что рождение административных родных языков якобы не опиралось ни на идеологические, ни на протонациональные импульсы. Она ещё и доказывает противоположный тезис: по крайне мере, в случае России административный родной язык опирался именно на национальный импульс.

Кроме того, перефразирую цитату из советского сериала «17 мгновений весны»: «Маленькая ошибка рождает большое недоверие» и отнесу её к множеству обильных описаний Б. Андерсоном различных историй. Читателю, незнакомому с, например, Юго-Восточной Азией, сложно проверить, нет ли в авторском изложении её истории подобной промашки или натяжения фактов на авторскую концепцию.

По большому счёту, всё это мелочь. Повторю: автор привлекает как обаянием своего стиля, так и эрудицией. Рекомендую книгу к прочтению. А теперь приступаю к критике, со всем уважением к памяти Б. Андерсона.

 

ЛОЖНОЕ ОГРАНИЧЕНИЕ ПОНЯТИЯ

 

В самом начале Б. Андерсон даёт следующее определение «нации» (называя его «рабочее определение», что навело меня на поиск в завершении книги иного, более точного. Нет, именно это — окончательное): «...это воображаемое политическое сообщество, и воображается оно как нечто неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное».

Ущербность данного определения очевидна сразу. И в предисловии к русскому изданию об этом говорит Светлана Баньковская, и в интернете посмотрел комментарии, да и сам Б. Андерсон тут же признаёт коренной изъян: «На самом деле, все сообщества крупнее первобытных деревень, объединённых контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), — воображаемые».

Два других названных признака: нечто ограниченное и суверенное, ясности не добавляют, так как являются общими характеристиками каждой системы;

-все сообщества обособлены от среды, то есть, ограничены,

-во всех сообществах внутрисистемные связи элементов главенствуют над связями элементов с внешней средой, то есть, сообщество выступает как суверенное целое по отношению к прочим одноуровневым сообшествам. Следует ли напомнить, что суверенность нации отлична от суверенитета государства? Б. Андерсон это делает в присущей афористичной манере: «...нации мечтают быть свободными и, если под властью Бога, то сразу же. Залог и символ этой свободы — суверенное государство».

Может показаться, что термин «воображаемые сообщества» есть презренная тавтология. Нет, думаю, что искушённый автор сознательно использовал кратность, чтобы усилить выразительность речи. Поэтический приём удался, термин крепко вбивается в сознание. Во многом благодаря плеоназму «воображаемые сообщества» и вошли в социологическую моду.

Всё это хорошо, но факт не отменяет: логическая операция установления смысла термина «нация» Б. Андерсону не удалась. По сути, он к нации приравнял все политические сообщества, в числе которых кроме наций-государств представлены регионы, города и посёлки, партии и их коалиции, движения, межгосударственные союзы и так далее. Более того, вообще все сообщества (не только политические) являются воображаемыми, ограниченными и суверенными.

 

СУБСТРАТ НАЦИИ

 

Выясняя обстоятельства возникновения любого социального института, сложно обойтись без понимания двух наиважнейших из них: во-первых, субстрата и, во-вторых, тех сил, которые преобразовали его в конченый продукт.

К сожалению, Б. Андерсон обошёл стороной вопрос о том, из чего возникли нации, каков их источник. Наиболее близок к этой теме он здесь (глава «Культурные корни»): «...для понимания национализма следует связывать его... с широкими культурными системами, которые ему предшествовали и из которых — а вместе с тем и в противовес которым — он появился. К решению стоящих перед нами задач имеют отношение две культурные системы: религиозное сообщество и династическое государство». Автор указывает на «закат религиозных способов мышления» и, в частности, на утерю уверенности в уникальности священного языка (латыни) в Западной Европе в XVIII веке. Автор также указывает на упадок легитимности священной монархии в Западной Европе в XVII веке

Верно, но названные процессы не были причинами формирования наций. То есть, утверждение Б. Андерсона о том, что национализм появился из религиозного сообщества и династического государства — ложное. (Да и сам Б. Андерсон оговаривается: «не имею я в виду и того, что национализм каким-либо образом исторически «сменяет» религию»).

Лучше всего совместимость национализма с монархией и религией показывает современная Саудовская Аравия — абсолютная исламская монархия. А уж в XVII-XIХ веках религиозные сообщества и в Европе, и в Америках были, несмотря на известный упадок, были значительно сильнее по сравнению с современностью и, тем не менее, прекрасно уживались с сообществами национальными. Да и монархии не просто терпели формирование наций, а соучаствовали в процессе, для которого Б. Андерсон ввёл термин «официальный национализм».

Таким образом, одно не подменяет и не заменяет другое. Скорее, идеи атеизма и демократии в Европе распространялись одновременно и вместе с идеей национализма. У появления этого идеологического комплекса (в котором также гуманизм, либерализм, социализм, рационализм и так далее) и его распространении на политическую практику общие корни. Какие? Б. Андерсон об этом умалчивает.

Тезис автора о том, будто все «великие сакральные культуры» (христианство, ислам, конфуцианство, буддизм) обладали «одним-единственным» священным языком (соответственно, по версии автора: латынь, арабский, «экзаменационный китайский», пали) легко оспорить указанием на разные, во многих случаях, ареалы распространения религии и «священного языка». Так, латынь была региональным языком Западной Европы, а христианские общины Африки и Азии, Восточной Европы использовали иные языки (старославянский, староэфиопский, коптский и прочие). Также, как и протестанты разного толка в северной части Европы и Америке. В ещё большей степени региональным языком для мирового буддизма был и есть пали. «Экзаменационный китайский» в список «священных» включён, видимо, по недоразумению, так как он представлял собою сугубо светский, традиционный китайский литературный язык.

Что же есть субстрат нации для Б. Андерсона? Такого вопроса (и, соответственно, ответа) для автора нет. Можно лишь предположить, что для него субстратом нации являются непосредственно люди. То есть, видимо, примерно так: берётся произвольная, аморфная масса неопределённого круга людей и подвергается некоторому идеологическому воздействию — и, в случае успеха воздействия, эти люди начинают воображать себя нацией. Очевидно (о чём говорили многие критики), что Б. Андерсон преувеличивает значение теории «плавильного котла» в США в духе, например, Фредерика Тёрнера, и критикуя европоцентристские концепции наций, заменяет их американоцентристской.

Указанное воздействие оказывает узкая группа людей, в числе которых Б. Андерсон называет книгоиздателей и газетчиков, лингвистов, статистиков, картографов, музеефикаторов, а в случае «официального национализма» — также государя и его представителей.

Думаю, что традиционные примордиальные взгляды на природу наций более продуктивны. Субстратом наций являются этносы как общности и биологические, и социальные.

 

КОНСТРУИРОВАНИЕ НАЦИЙ И ЭТНОСОВ

 

Биологическая суть этносов задана:

1. генетическими признаками людей, обусловленными общностью происхождения. Сегодня этносы чаще всего сложносоставные. Например, мадьяры в период обретения земли в Паннонии представляли собой союз нескольких азиатских племён, а затем охотно скрещивалсь с германцами и славянами.

2. природой вмещающего ландшафта, который определял тип хозяйствования, образ жизни, стереотипы поведения. При смене ландшафта память о месторазвитии и старые представления о должном образе жизни перемещаются в сферу коллективного бессознательного.

Социальная суть этносов проявляется в признаках, которые люди считают необходимыми и достаточными для своего объединения в устойчивую совокупность. Как систему частично социальную, этнос вполне допустимо признать сообществом, поддающимся конструированию и в этом смысле «воображаемым». Например, известны кардинальные изменения в Великой степи задолго до процессов нациестроительства: «в монгольскую эпоху входили одни этнические группы, а на её руинах появились совершенно другие», - писал О.В. Лушников в статье «Постимперские этнические и культурные процессы в Евразии как результат распада Монгольской империи».

Если так, то правомерен вопрос: почему в течение тысяч лет потенциальный субстрат наций — этнос — существовал и «воображался», а нации до определённого периода никто не воображал и не пытался конструировать, их просто не существовало?

Б. Андерсон иначе формулирует эту же проблему: почему «креольские сообщества так рано сформировали представление о том, что они нации?». Повествование он начинает в главе «Креольские пионеры», так как считает возникшие в 1776-1838 годах в Америках нации-республики первыми на Земле национальными государствами. (Спорное утверждение, так как голландская и английская нации к тому времени вполне состоялись в рамках суверенных государств, да и французская нация начала в 1780-х годах свою революцию).

Логика объяснения такова. «Двумя факторами, на которые, объясняя это, чаще всего ссылаются, являются ужесточение контроля со стороны Мадрида и распространение во второй половине XVIII века освободительных идей Просвещения», — факторы эти Б. Андерсон признаёт существенными, но недостаточными.

«Что же тогда даст нам искомое объяснение? Первую зацепку для ответа на этот вопрос мы находим в том поразительном факте, что каждая из новообразованных южноамериканских республик была с XVI до XVIII век административной единицей», — впрочем, и эта находка для него тоже недостаточна, так как: «Сами по себе рыночные зоны, будь то «естественно»-географические или политико-административные, не создают привязанностей. ...Чтобы увидеть, как административные единицы с течением времени могли быть восприняты как отечества, причём не только в Америках, но и в других частях земного шара, необходимо обратиться к тому, каким образом административные организации создают смысл».

Смыслопорождающий опыт Б. Андерсон видит:

1. в «путешествии»: «Для целей, которые мы здесь перед собой ставим, моделью путешествия служит паломничество». Под этим термином автор поннмает как физическое перемещение чиновников региональной администрации по своей провинции, так и их же движение по карьерной лестнице. В совокупности эти движения порождают эмоциональные связи,

2. в развитии «печатного капитализма».

Подытоживает он так: «Решающую историческую роль в осуществлении этой особой задачи сыграли креольские паломники-функционеры и провинциальные креольские печатники». (Напомню, что под этой «особой задачей» Б. Андерсон понимает задачу создания нации как типа или формы воображаемого сообщества, иначе говоря, «общей рамки нового сознания»).

Вообще-то, в пространном повествовании о нациестроитестве в Америке (в основном, латинской) и, позже, в Юго-Восточной Азии (глава «Последняя волна») Б. Андерсон отвлекается от своего же вопроса о причинах формирования представления о нациях и объясняет в основном факты, что в случае Латинской Америки и Индокитая не возникли единая нация латиноамериканцев и нация индокитайцев, а в случае Индонезии нация индонезийцев возникла. Интересная тема, к проблеме собственно объяснения «нации» имеющая косвенное отношение.

Однако, позже к названным выше двум «решающим» акторам национализма Б. Андерсон добавляет три института власти, через которые воображается регион. а именно: перепись, карту, музей.

Против признания за названными Б. Андерсоном пятью факторами решающего значения в процессе формирований наций есть два возражения. Предварительно отмечу отдельно «печатный капитализм» как выбивающийся из общего ряда: он в большей мере имеет характер социально-экономический, а отличие от остальных факторов психологического, идеологического, административного характера.

Первое возражение в том, что «паломничество», перепись, карта, музей являются инструментами старыми, если не сказать древними, и требуется отдельное объяснение того, почему они именно в определённый период времени в конкретном регионе изменили свои тип и форму, став вдруг причиной создания нации.

Второе возражение в том, что наряду с названными Б. Андерсоном, существуют иные факторы, по меньшей мере равнозначные, например: система образования, литература, театр, песни, тюрьмы, мода... Впрочем, упрёк в преувеличения значения «переписи, карты, музея» справедлив скорее в отношении эпигонов, а сам Б. Андерсон некоторые из иных факторов упоминает, хотя и, повторяю, почему-то не признаёт за ними равной решающей исторической роли.

В итоге признаю, что конструктивистский подход к исследованию наций может быть полезным и плодотворным, но в принципе является ограниченным, так как конструктивисты сосредоточены лишь на малой части феномена «нация» — её психологических, культурных, идейных составляющих, оставляя за пределами своего внимания аспекты природно-географические, биологические, экономические, научно-технологические и прочие.

Книга Б. Андерсона представляется мне интересной как описание различных исторических процессов в Латинской Америке, Европе, Индонезии, Индокитае, но, весьма слабой и даже малосмысленной в теоретических обобщениях.

Иллюстрацией альтернативных описаний (их множество) зарождения национальной идеи назову любопытную монографию М.В. Лескинен «Мифы и образы сарматизма. Истоки национальной идеологии Речи Посполитой» (М., 2002). Рекомендую, как по мне, Мария Войтовна гораздо более убедительнее Бенедикта Ричарда, хотя собственной теории не придумывает.

Последнюю цитату приведу для иллюстрации того, как можно включить «нации» и «национальные государства» в более широкий круг понятий. Мог бы и другую подобать из схожих мыслителей, просто именно эту книгу недавно прочёл. Подчеркну, что автор — Хадас Вайс, в своей книге 2019 года «Мы никогда не были средним классом» пишет не на этнонациональные темы, её интерес иной, но общий подход выглядит привлекательным. Итак, цитата:

«...всемирное производство и обращение денег и товаров, регулируемое посредством институтов, которые были созданы или усовершенствованы для того, чтобы выступать проводниками для этих потоков. В число этих институтов входят национальные государства, нуклеарная семья, свободный рынок, кредит и долг, частная собственность, человеческий капитал, инвестиции и страхование. Каждый из таких институтов обладает собственным рациональным обоснованием, и эти обоснования (поскольку они непреодолимо переплетены со всеми прочими в созданном нами мире) представляются настолько существенными, что их сложно рассматривать как нечто сформированное и настроенное людьми в определённые моменты времени, чтобы справляться с условиями, в которых они оказались, или манипулировать ими. Подобные институты появляются везде, где укореняется капитализм».

 

Игорь Сухарев

(18 марта, третье в 2022 году заседание Философско-гуманитарного Земского клуба «Росс-XXI век»)

Видео вступления к докладу И.Г. Сухарева и ответы на вопросы, видео 10 минут: http://zemob.ru/index.php/1174-vstuplenie-k-dokladu-i-g-sukhareva-i-otvety-na-voprosy

В.В. Феллер о противоположности этноса как сообщества естественного (неконструируемого) и нации как сообщества идеального (воображаемого), используемого для манипуляции сознанием. Нация есть уход от реальности в абстракцию, в утопию, это подобная рынку рациональная структура. Нация и рынок — производные капитализма. Видео 10 минут: http://zemob.ru/index.php/1176-v-v-feller-o-protivopolozhnosti-kontseptov-etnosa-i-natsii